Много поучительного и неожиданно-интересного поведал мне архимандрит Серафим, наместник Чудова монастыря, из истории обители, этого местопребывания российских патриархов. Но особенно значителен и трогателен был его рассказ о пережитом монастырем ужасном времени в недавние кровавые смутные дни конца октября и начала ноября месяца 1917 г.Тяжелые снаряды попадали во время обстрела Кремля часто в здания монастыря. Изувечен фасад: пробита в нескольких местах стена ближе к углу против Царь-пушки, разбиты колонны крыльца входа в храм. Разорвался снаряд в самой церкви архистратига Михаила. Залетело несколько снарядов и во двор. Страшные дни проводили беззащитные иноки под обстрелом. Когда он особенно усиливался, вся братия спасалась в подземелье — в темницу-келью, где был заточен и замучен поляками Патриарх святитель Гермоген. И там — в тесноте, под низкими угрюмыми древними сводами, при тусклом, дымном свете восковых свечей — проводили они все вместе томительные, казавшиеся бесконечными часы. Неотлучно с иноками все время находились митрополит Петроградский Вениамин и старец-затворник схимонах о. Алексий из Зосимовской пустыни, председатель ныне монастырской секции на заседаниях Церковного Собора. Ежедневно за всенощной при крошечной церкви, устроенной в темнице Гермогена, вся братия вкупе с митрополитом Вениамином исповедывалась у старца Алексия и слушала после исповеди правила перед Св. Причастием, которое совершалось за ранней обедней на следующий день в той же церкви. Питались только хлебом и водой. Перед исповедью, в ожидании смерти, казавшейся такой неминуемой и близкой, что с мыслью о ней все свыклись, — прощались один с другим и просили взаимно отпущения грехов. Вместе с монахами молились и причащались и живущие с ними монастырские работники. Настроение всех пребывавших вместе было торжественное и умиленное. За обедней, на литургии верных, перед выносом св. Даров иеромонахи и иеродиаконы в алтаре у стен его и епископы, окружавшие св. престол, причащались друг от друга. Наверху монастырские здания сотрясались от грохота канонады, отзвуки которой угрожающим гулом носились под сводами подземелья, но несмотря ни на что церковная служба шла своим чередом, не прерываясь. Там, наверху, словно ад выслал свои силы, шедшие на приступ обители; здесь, внизу, верующие искали последнего прибежища, утешения и ободрения у древних святынь. Религиозный подъем всех молившихся был так высок, что он невольно передался и детям. Монастырь имеет небольшой приют для детей увечных воинов и покинутых. Ребятишки дружной семьей живут с монахами. И в их детские чистые души передалось то воодушевление и спокойная готовность к мученической смерти, которые владели всеми здесь находившимися. И, видя молитвы, исповедь и причащение окружающих, дети усиленно просили монахов допустить и их к исповеди и Причастию. Уверенность в близкой смерти особенно усилилась, когда распространились слухи о присуждении к смертной казни юнкеров, оборонявших Кремль. Перемирие между белой и красной гвардией внесло краткое успокоение в монастырь. Тем более ошеломляющим было впечатление от разрыва снаряда в Успенском соборе, чего никто не мог ожидать после заключенного перемирия. Случилось это в 1 час ночи 3 ноября. Когда юнкера были выбиты из Кремля, торжествующая толпа большевиков, среди которых были даже женщины с пиками, ворвалась в Кремль. Начались в нем повсеместные обыски. Пришли и в Чудов монастырь. С винтовками, в шапках, нагло глумясь и дерзко ругаясь, большевики обшаривали все помещения, кельи и церкви обители, ища якобы спрятанных юнкеров и оружие. Требовали дерзко вина у ризничего. Обыски производились не раз за несколько дней. На красногвардейцев, в их буйном и кощунственном поведении, нельзя было повлиять никаким убеждением, чего нельзя сказать про солдат. Вот характерные примеры. Передаю их словами архимандрита Серафима. «В один из первых дней занятия Кремля большевиками приходит ко мне молодой солдат. За плечами винтовка. В комнате шапку не снимает. Говорит: надо произвести обыск. Никаких вопросов относительно ордеров о производстве обысков не могло быть тогда, конечно, и речи. Я пустил его осматривать все, что он хотел, но перед одной из комнат с закрытыми дверями остановил его. Сказал, что сюда нельзя входить: здесь происходит Совещание Епископов. «А, у вас тут собрание! Кто его разрешил?» — воскликнул солдат и, скинув винтовку, стал ее заряжать при мне же. Тогда я не выдержал и обратился к нему с такими словами: «Учила тебя мать молиться, солдат, когда ты был маленьким? Ходил ли ты ребенком в церковь?» Солдат потупился. «Ходил ты тогда под благословение к священнику?» Солдат неохотно ответил: «Подходил». — «Ведь ты видишь на мне священнический крест. Перед тобой священник». Солдат молча разрядил винтовку, снял шапку и подошел под благословение. Я дал ему яблоко, и он ушел с миром. Другой случай. Митрополит Новгородский Арсений, митрополит Петроградский Вениамин, викарий Серпуховской Арсений и я сидели вчетвером. Вбегает келейник: «Пришли с обыском». Входит солдат и, не снимая шапки, обращается ко мне и к епископам: «Здравствуйте, товарищи!» — «Что тебе нужно?» — спрашиваю. «Нужен обыск». Тогда епископ Арсений сказал ему: «Да ведь тут уже были произведены обыски, и ничего здесь не нашли. Тебе здесь нечего делать. И как ты ведешь себя перед епископами!» Солдат, смутившись, подошел к нему под благословение и вышел.

Среди всего пережитого за эти леденящие душу дни в Кремле самое ужасное впечатление произвел на братию монастыря и находившихся в нем в этот день Патриарха и епископов — расстрел полковника, командира 56-го полка. Этот расстрел произошел на глазах самого Патриарха. В сопровождении нескольких епископов он выходил из ворот Чудова монастыря. Группа солдат в нескольких шагах от них, у Царь-пушки, наводила винтовки почти в упор на полковника. Полковник, с искаженным помертвевшим лицом, судорожно отталкивал окровавленными руками обращенные на него штыки. Отталкивая их, он порезал себе руки. Епископ Нестор, сопровождавший Патриарха, и один священник, случайно проходивший здесь, бросились к солдатам. Епископ стал умолять их пощадить полковника, не допустить убийства русского человека русскими же людьми, заклинали их всем, что есть святого в душе у верующего христианина и истинного гражданина. Но, несмотря на все мольбы епископа и убеждения, находившегося тут же их комиссара, солдаты все же расстреляли свою жертву. Расстреляли между епископом и священником. Да, на глазах Патриарха совершилось это зверское убийство». Передав мне заключительные скорбные страницы летописи монастыря, о. архимандрит замолк, устало откинув голову на спинку кресла и полузакрыв глаза. Казалось, перед его духовным взором стремительно проносились снова мрачные грозные образы бури, столь недавно неистовавшей у стен его родной обители. Я долго не прерывал его молчания: я не желал его тревожить, тревожить лишними вопросами. Да и что оставалось мне расспрашивать его? — Я узнал все, зачем шел сюда, узнал больше, чем мог ожидать. Но не хотелось уходить с тяжелым раздумьем, с подавленностью в душе после безыскусственного, но потрясающего повествования. Хотелось лишний раз услышать из уст пастыря, умудренного жизнью, слова одобрения и убеждения, так нужные теперь каждому верующему, каждому еще истинно любящему погибающую, замученную родину. И, перед тем как проститься, я обратился к о. архимандриту: какое впечатление произвел на него крестный ход на Красной площади? Тонкое усталое лицо о. Серафима оживилось, запавшие глаза зажглись воодушевлением. Передаю со всей точностью слова его — образец церковного красноречия, согретого чувством горячего убеждения и глубокой искренности:— Чудо дивное можно было видеть 28 января в первопрестольном граде Москве. Раньше празднования Сретения Господня и Благовещения Пресвятой Богородицы, раньше лебединой песни Симеона Богоприимца «Ныне отпущаеши» и архангельского благовестия «Радуйся, Благодатная» — в январе месяце запели «Христос воскресе» и «Пасху Красную». Пел сии песнопения не малый какой-либо хор, а хор народный, многотысячный. Сотни тысяч уст воспевали сии пасхальные гимны. Высоко колыхались священные знамена. И не лживые крикливые лозунги были начертаны на них, а изображения святых угодников Божиих, из которых многие запечатлели кровью своею преданность православной вере. Смотря на целый лес священных хоругвей, на море голов, слушая могучее пение народное, хотелось крикнуть обезумевшим победителям: «Вы, могильщики всего святого, светлого и прекрасного, тщетно беретесь вы окровавленными руками за адские свои заступы рыть могилу православной вере нашей. Она не умерла. Она живет в самых недрах души народной. Палачи, никаким огнем вам не выжечь ее, никаким ядом не вытравить. В мощном перезвоне кремлевских колоколов, несущем радость верным, слышали вы, сыны погибели, вечное себе проклятие!»

Коровин 

Опубликовано: Фонарь. 1918. 12 (25) февраля. No 13.