В настоящее время является много защитников восстановления патриаршества в нашей Церкви. Однако все доводы, которые приводятся в пользу этого, не имеют достаточной силы убедительности. Я позволю себе рассмотреть некоторые из них. Защитники патриаршества довольно часто и нередко поэтично говорят: необходимо, чтобы в Церкви был один архипастырь, который обнимал бы всех своих пасомых в своем любящем едином сердце, болел бы их скорбями, отзывался на их нужды и т. д. и т. д. Всякий раз, когда мне приходится слышать или читать такие рассуждения, я зорко слежу, докатятся ли они до того края, до которого логически необходимо должны докатиться; но никогда этого не вижу. Дело в том, что такую теорию о едином любящем сердце архипастыря можно встретить в разных католических богословских сочинениях, когда в них доказывается, что во всем католическом мире все католики, в каких бы странах они ни жили, к какому бы государству ни принадлежали, должны иметь единого любящего отца — папу. Но в католичестве такая мысль доводится логически последовательно до конца, будучи развиваема таким образом: в каждой Церкви должен быть единый архипастырь; но так как в христианстве несть еллин ни иудей, но вси едино о Христе, т. е. все высшие христианские потребности и стремления у всех верующих одни и те же, то во всем католическом мире должно быть одно любящее сердце, должен быть единый папа. Мы спрашиваем: почему же не делается подобного вывода и защитниками патриаршества? Почему же они не решаются сказать, подобно католикам, что во всей Православной Церкви должен быть один отец, любящий всех восточных христиан, т. е. должен быть восточный папа? Мы отвергаем такую теорию, так как замечаем, к чему она приводит. Мы не забываем великих слов Господа: «И отца не зовите себе на земли: един бо есть Отец ваш, иже на небесех». Защитники же патриаршества не хотят этого видеть и не желают понять, что выдвигаемое ими основание в пользу патриаршества есть недоразвитое католическое рассуждение, есть, так сказать, католический недоносок. Но посмотрим на теорию о едином любящем сердце с другой стороны. Спросим: действительно ли патриарх всегда имеет такое любящее сердце? Восхваляют обыкновенно греческих патриархов турецкого времени. Но что говорит история? В 1453 году Константинополь был взят турками, которые, как известно, стали брать десятину с христианских мальчиков. Эта десятина состояла в том, что в греческих провинциях, в каждой чрез пять лет, отбиралась десятая часть мальчиков, не ниже семилетнего возраста, самых здоровых, красивых и способных; всех их обрезывали, обращали в мусульманство и давали турецкое воспитание. Так продолжалось целых два столетия. Что же? Греческие патриархи восставали против такой десятины? Ходатайствовали пред султанами об ее отмене? Ничего подобного нам неизвестно; и если в XVII веке десятина с мальчиков перестала взиматься, то только по настоянию самих турок, так как нередко отуреченные греческие мальчики с течением времени достигали высших должностей при султанах. В XVI веке и позднее среди северных славян и албанцев стали учащаться случаи массового обращения в ислам. Я опять спрашиваю: предпринимали ли что-либо против этого константинопольские патриархи? И опять нам история отвечает: ничего. Самыми лютыми врагами христианства среди турок были янычары. Но, как подтверждает известный архимандрит Антонин Капустин, с ними очень дружна была иерархия Константинопольского Патриарха, конечно, не без ведома последнего; некоторые даже вписывались в общества янычар и впоследствии делались епископами, митрополитами и даже патриархами. Много ли говорит это о любящем патриаршем сердце? В конце XVIII века греческая молодежь начала мечтать об освобождении от турецкой власти. Как же отнеслись к этому греческие патриархи? Известно, что Патриарх Константинопольский Григорий V разразился проклятием против таких «безбожных» мечтателей; а пользовавшийся в то время особенным уважением Патриарх Иерусалимский Анфим написал «отеческое наставление» грекам, в котором называл их стремление к освобождению от турок делом сатанинским, лишающим вечного блаженства. Когда же вспыхнуло восстание греков, то в 1820 году Патриарх Константинопольский Григорий V незадолго до своей несчастной кончины предал анафеме главных вождей восстания Александра Ипсиланти и Михаила Суцу. «Разверзшаяся земля, — говорил Патриарх в своем проклятии, — да пожрет их, не как Дафана и Авирона, но более страшным образом. Порази их, Господи, холодом, зноем, опустошением и изнурением. Да будет небо над главою их, как медь, и земля, как железо, под ногами их. Да погибнут они преждевременно в настоящей жизни и да накажутся в будущей. Гром небесного гнева да поразит главу их. Да будут дети их сиры и жены их вдовы». Я думаю, что всякие комментарии к приведенным мною фактам совершенно излишни, чтобы видеть, насколько основательна теория о едином любящем сердце Патриарха. Но говорят: когда во главе церковного управления стоит один архипастырь — Патриарх, ответственный за всю Церковь, тогда и неверие не может укореняться с особенною силою, и нравственность не столь падает, и епископат стоит высоко. Так ли это в действительности? Пусть и на этот вопрос ответит нелицемерная свидетельница — история. Она нам говорит, что в первые три века христианство стояло так высоко, как после не стояло никогда. Мне невольно припоминаются слова св. Амвросия Медиоланского: «Когда Церковь горела в огне (т. е. была гонима), то сияла, как солнце; когда же огонь потушили, она стала заволакиваться темными и густыми тучами». Но в первые три века патриаршества не было; следовательно, не от него зависит высокая степень веры и благочестия в Церкви. А вот исторические примеры и того, что есть патриаршество, но нет тех светлых явлений, который считают постоянными, необходимыми его спутниками. Согласно со всеми мы признаем, что в Русской Церкви уже с того времени, как она сделалась совершенно независимой от Константинопольской (1448 г.), митрополит получил власть патриаршую, так что, не имея патриаршего титула, он в действительности был патриархом. Но что же? Неверие с этого времени действительно не пускало своих корней на Руси? Но зачем же забывать хотя бы об ереси жидовствующих, отрицавшей всю сущность христианства? Вспомните, как сильно была распространена эта ересь в XV веке в Москве и Новгороде. Вспомните, как много даже духовных лиц было ею заражено, и, что удивительнее всего, даже сам митрополит Зосима был горячим ее сторонником. Вы видите ясно, что патриаршее правление не предохраняет от неверия. Говорят, что при патриархах стоит высоко нравственность христианского общества. Но я спрошу: что делалось у нас в XVI веке? Исполненные грозных, огненных обличений сочинения Максима Грека говорят нам, что безнравственность его многих современников принимала часто такую утонченность, какую, быть может, полу чила только впоследствии в Париже. Или при патриархах стоит высоко епископат? Пусть на это ответит нам знаменитый ростовский вдовец — священник Георгий Скрипица. В своем известном послании к Собору 1503 года, обращаясь к епископам, он говорит: «Пастыри Божии, не по-Божьи живете!» — и затем резко и безбоязненно обличает их в том, что нерадиво правят своими паствами чрез особых бояр и дворецких, недельщиков, тиунов и доводчиков «ради своих прибытков, а не по достоянию святительскому». Известно, что и пресловутая архиерейская челядь не есть порождение синодального периода, а по наследству перешла в него из патриаршего. «Слуги архиерейские, — говорится в „Духовном регламенте“, следовательно, говорится о том, что было при патриархах, — обычне бывают лакомые скотины, и где видят власть своего владыки, там с великою гордостию и бесстудием, как татаре, на похищение устремляются». Защитники патриаршества иногда указывают на то, что когда Церковию управляет Патриарх, то она получает большую возможность находиться в живом общении со всеми другими Церквами. Но вот в первые три века патриархов еще не существовало, однако более живого общения между Церквами, кажется, и представить нельзя. В эпоху гонений на христиан страдания одной Церкви болью отзывались и во всех прочих: что делалось в Галлии, чувствовалось и в Малой Азии, и обратно. Не говорит ли это, что не та или другая форма церковного правления, а истинная любовь христиан друг к другу связует их между собою, и что когда эта любовь крепка, то преодолеваются всякие преграды к взаимному общению христиан? В самом деле, когда Русская Церковь стала управляться вполне независимо от греческой митрополитом с правами Патриарха, то разве вследствие этого оживились у нас сношения с прочими православными Церквами? Вспомните, что в 1480 году при Московском митрополите Геронтии у нас в архиерейскую присягу было внесено обещание не принимать никого на епископские кафедры от Константинопольского Патриарха, каковое обещание было выключено только по настоянию Максима Грека. Вспомните вообще весь период времени с 1448 года до 1586 года (приезд в Москву Антиохийского Патриарха Иоакима), и вы увидите, что все сношения Русской Церкви с восточными Церквами ограничивались лишь тем, что из Москвы по временам посылалась милостыня бедствующему Востоку. Или, быть может, не представлялось поводов к сношениям? Но ведь мы знаем, что в Русской Церкви появлялись ереси, например, ересь жидовствующих, Матвея Башкина, Феодосия Косого; почему же ни сами русские не обращались к восточным патриархам по поводу этих ересей, ни патриархи не писали посланий русским? Ранее было совершенно иначе. Когда, например, возникла в XIV веке ересь стригольников, то Дионисий Суздальский в 1381 году привез во Псков, где особенно сильны были еретики, послание от Цареградского Патриарха Нила, а тринадцать лет спустя после этого, по поводу той же ереси, и новгородцы полу чили прекрасное, составленное, по всей вероятности, у чеником преподобного Сергия Афанасием, послание от Патри рха Антония. С 1686 года участились приезды в Москву восточных патриархов. Но влекло их к нам не столько стремление иметь более близкое церковное общение с нами, сколько, и главнее всего — получить богатые подарки.

Говорят: русский народ с особенным уважением относился к восточным патриархам, когда они бывали у нас; а поэтому и нам теперь надо восстановить это высокое звание. Указывают на то, как в царствование Михаила Феодоровича встречен был Иерусалимский Патриарх Феофан, — как народ с крестным ходом выходил навстречу Патриарху за несколько верст от Москвы. Но позвольте напомнить другую встречу — встречу Патриарха Антиохийского Иоакима, который первый из восточных патриархов посетил Москву в 1586 году, когда Русскою Церковью правил митрополит Дионисий. Тогда также была встреча Патриарха за несколько верст от Москвы. Но в этой встрече митрополит участия не принял. Ему приказано было дожидаться Патриарха в Успенском соборе посредине храма. Когда Иоаким вошел в собор и приложился к иконам, Дионисий, сойдя с своего места, первый благословил его, а потом уже и Патриарх благословил митрополита и «поговорил слегка, что пригоже было митрополиту от него благословение принять наперед, да и перестал о том». Но лучше всего мы можем видеть, как русские думали о восточных патриархах, из тех слов, которые сказал сильно восхваляемый защитниками патриаршества Никон при своем низложении 12 декабря 1666 года в небольшой Благовещенской церкви Чудова монастыря. Когда «вселенский судия» Патриарх Александрийский Паисий, в присутствии другого Патриарха, Макария Антиохийского, после прочтения Никону приговора снял с него патриарший клобук, низлагаемый Патриарх подал и свою драгоценную панагию, сказав: «Возьмите это себе, — разделите жемчуг между собою, достанется каждому золотников по пяти, по шести; пригодится вам на пропитание на некоторое время; вы — бродяги, турецкие невольники; шатаетесь всюду за милостынею, чтобы было чем дань заплатить султану». Нам остается рассмотреть еще один довод в пользу восстановления патриаршества. Оно, говорят, необходимо для того, чтобы избавиться от гнета обер-прокурорского. Совершенно справедливо, что тяжел был этот гнет. Как больно, например, читать переписку преосвящ[енного] Никанора Одесского с К. П. Победоносцевым, помещенную в журнале «Русский архив». Сколько лести, унижения, низкопоклонства, заискивания со стороны иерарха перед властным сановником! И обидно то, что так унижается не бездарность какая-либо, а такой человек, как знаменитый Никанор. Но нелегко жилось и под начальствованием патриархов. Ревностный защитник восстановления патриаршества, архиепископ Антоний Харьковский в своей недавно предложенной в Соборной палате лекции настойчиво советует читать «Путешествие Антиохийского Патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном Павлом Алеппским», так как это сочинение прекрасно изображает церковную жизнь русских при патриархах, и именно при Никоне. И я скажу: почитайте эту книгу — она о многом заставит задуматься. «От того Бог отступился, на кого гнев Никона излился», — такими словами Павел Алеппский начинает свое повествование о том, как этот Патриарх относился к своим подчиненным. Я не стану повторять всем известные рассказы об ужасной жестокости Никона, — о том, как он переполнил тюрьмы провинившимися перед ним настоятелями монастырей, священниками и монахами, как по часам морозил у себя на крыльце епископов, являвшихся к нему по делам, заточал виновных из них в далекие монастыри, где они умирали от всякого рода притеснений и лишений, и т. д. Но я не могу не напомнить рассказ Павла Алеппского о том, что видел он с своим отцом — Патриархом Макарием — в Троице-Сергиевой лавре. Там им показали деревянную келью, с одним только отверстием, без дверей. В этой келье сидели три дьякона, осужденные Никоном, который повелел построить для их заключения этот дом. По распоряжению Патриарха им не давали пищи, чтобы они умерли от голода. Макарий и Павел не могли удержаться от слез при виде этих несчастных. И только заступничество иноземного Патриарха перед Никоном избавило осужденных от злой смерти. Само собою понятно, что такой грубой жестокости в наше время уже нельзя ожидать, но жестокость бывает и тонкая, которая может оказаться не менее лютой и убийственной, чем никоновская…Я кончаю. Нынешний год летом, в продолжение двух месяцев, мне в Петрограде каждый день приходилось бывать в том доме, в котором жил и умер К. П. Победоносцев. Поднимаясь по лестнице, я нередко думал: как часто, с замиранием сердца, молитвенно призывая угодников Божиих, поднимались по этой самой лестнице многие достойные наши архипастыри к всесильному обер-прокурору, — и спрашивал я себя: неужели этому не будет конца? неужели не станет обер-прокурора только для того, чтобы появиться Патриарху, который легко может показать себя таким же властелином?..

Прот[оиерей] Н. Добронравов 

Опубликовано: Церковно-общественная мысль. 1917. No 9/10. С. 17–22. Подзаголовок: «Речь, произнесенная 18 сентября 1917 года в частном собрания членов Поместного Церковного Всероссийского Собора».