Святыня русского народа — Христос. Ф. М. Достоевский
 
Тихий, опрятный переулок в стороне от шумного, грязного, муравьино-суетливого центра… Монастырская арка-ворота в обширный спокойный двор… Типичные монастырские здания и службы по сторонам — и в глубине теремчатый фасад небольшого особняка…Это — Троицкое подворье, местопребывание в Москве Святейшего Патриарха Всероссийского Тихона. С смешанным чувством волнения, благоговения и надежды на разрешение мучительных вопросов подходил я к приветливому белому терему…Здесь живет и трудится в меру старческих своих сил тот, по чьему священному кличу все, что еще осталось в замученной растерзанной стране честного, стойкого, с смертельной скорбью взирающего на безудержное разложение заживо когда-то могучей родины, —призывается стать на последний бой, под святыми знаменами — хоругвями поруганной и униженной православной Церкви…На бой с русскими же людьми или одевшими русскую маску, людьми, озверевшими от дешевых побед над своими же братьями, осатаневшими от безмерной гордой уверенности в своем праве навязывать окровавленными руками почти добитой жертве — России — свои полубезумные бредни о новом распорядке всего государственного строя, экономики, просвещения и, наконец, религии…Да, религии, религии православной — единственного и последнего самобытного национального сокровища. Последнего, еще оставшегося не ограбленным, у этого стихийно-расколыхавшегося серого народного моря…Какой мир, благообразие… и чистота в патриарших покоях! Подчеркиваю: чистота. Потому что по этой физической опрятности и порядку у скольких стосковалась душа при виде загаженности и заплеванности всего, где только волею судеб расположился «товарищ».
Ждать мне пришлось недолго. Посетителей владыки по делам было много, и все из духовенства, сановитого и важного, и может быть, мой единственный скромный офицерский мундир среди темных ряс способствовал тому, что меня приняли не в очередь. Секретарь предупредил меня, однако, что владыка не располагает свободным временем: он спешит на заседание и может мне уделить только несколько минут. Но для меня были слишком дороги и эти несколько минут…Обаятельное впечатление производит Патриарх своей простотой обращения, доступностью и задушевной мягкостью тона. Он еще очень бодр и жив в своих движениях, несмотря на свой очень преклонный возраст. Проницательные и глубокие глаза его часто загораются огнем воодушевления, невольно передающимся и собеседнику. Подойдя под благословение, я поцеловал ему руку и ощутил ответный поцелуй его в голову. Сев сам и указав мне место возле, он с неторопливым вопросом в глазах посмотрел на меня. Я сидел и невольно прислушивался к отдаленному стройному монашескому хору, доносившемуся из Церкви при покоях владыки. Смягченный расстоянием, хор звучал так печально, строго, так настраивал к предстоящей беседе с Патриархом. Взволнованный и смущенный такой близостью к главе Всероссийской Церкви, сидящего против меня в белом патриаршем клобуке с бриллиантовым крестом на нем и с драгоценной панагией на груди, — я приступил к беседе с ним по поводу его обращения ко всей его православной пастве в России. С глубокой скорбью и горечью отозвавшись о кровавых событиях на родине, владыка подчеркнул печальное и унизительное положение Церкви. С уничтожением патриаршества при Петре Великом, по словам владыки, индифферентизм религиозный проник почти во все слои населения. Церковь как бы замерла, но не умерла. Искра веры никогда не потухала и порой вспыхивала ярким пламенем. Гонение на Церковь пробуждает теперь религиозное сознание масс. Последние события в Петрограде и других городах являются этому убедительным примером. Разве не слышим мы отовсюду горячих уверений в верности и преданности Церкви со стороны духовенства и мирян? Я вспомнил тут об одном священнике, сказавшем, что скорее даст убить себя, чем позволит унести из храма священные сосуды; вспомнил о расстрелянном матросами в Симферополе о. Углянском. Как о примере озверения Патриарх высказался о бессмысленном убийстве протоиерея Скипетрова.
— Да, — продолжал владыка — настало, наконец, время, когда Церковь возвышает свой голос, когда больше не может она оставаться равнодушной при виде всего, что творится на несчастной родине. Теперь она возрождается к новой жизни и к борьбе…Выступление ее отнюдь не политическое, а только моральное. «Измите злаго от вас самех» — по выражению апостола. Отлучение состоит в том, что Церковь отметает от себя явных убийц и грабителей мирян и осквернителей и посягателей на достояние храмов. Миряне же поддерживают в этом Церковь, прерывая общение с отлученными. Пусть отец и мать откажутся от такого сына, братья и сестры от такого брата; пусть родные и знакомые отвернутся от него, как от прокаженного. — А по отношению к лицам, облеченным властью, если они будут подлежать отлучению? — Мы не призываем к бунту против власти, — был ответ, — но только к борьбе против ее уродливых и преступных порождений. Власть может быть монархической или республиканской, кадетской или большевистской, но не должна она безнаказанно вызывать подобных беспримерных потрясений и разложения нравственных основ. Хотят отнять у Церкви ее имущество, драгоценную утварь. Но ведь все это не столько достояние Церкви, сколько пожертвовавшего его народа. Мы всегда готовы расстаться с этим, только бы знать, в чьи руки оно попадет. И чего хотят этим достигнуть? — Отделения Церкви от государства?— Да, это легче провести на бумаге, чем в сердце. Ведь в России, как никак, 110 миллионов только православного населения, и сколько из них за или против отделения — неизвестно… Пусть сегодня все будет отобрано, завтра же польется снова поток пожертвований. Ведь это так ясно: если делают драгоценные подарки любимому человеку, то как воспретить верующему приносить драгоценные дары святому святых его души — Церкви.— Как, Ваше Святейшество, смотрите Вы на отмену преподавания во всех школах Закона Божия?— Искренно удивляюсь. Авторы декретов сами не замечают противоречия с провозглашаемой ими свободой совести. Пусть они веруют во что хотят, но пусть и другим дадут возможность веровать по-своему. Да вот, я был в Америке: там во всех школах нет преподавания Закона Божия, но по субботам у чащимся предоставляется возможность, сообразно вероисповеданию, к которому они принадлежат, получать образование по этому предмету. Тут я вспомнил поразившую меня газетную заметку.
— Ваше Святейшество, в лекции комиссара по вероисповедным делам Шпицберга было сказано, что после свержения царя и буржуазии предстоит последний поход против Бога. В этой же лекции говорится, что скоро ожидаются декреты о закрытии церквей, причастие Св. Таин называется колдовством, а св. сосуды — конечно, золотые или серебряные — орудием этого колдовства, почему они и подлежат отобранию. Патриарх пожал плечами. — Не так легко свергнуть Царя Небесного, как царя земного. Беседа перешла на предстоящие заседания Церковного Всероссийского Собора. — Еще Николай II боялся созыва Собора, — заметил владыка, — боялся, как бы власть Патриарха не затмила самодержавие. Но Патриарх избран, и теперь ближайшая задача Собора — организация свободной Церкви, которая представляется таким образом: во главе Патриарх; около него Совет Епископов с компетенцией по богослужебным и каноническим вопросам; затем приход, состоящий из клира и выборного состава мирян. К этой же третьей инстанции, т. е. приходу, перейдет компетенция прежних старосты и настоятеля. — Ваше мнение, владыка, об участии старообрядцев в защите Церкви? Ведь они издавна были испытанными ревнителями веры. — Вот именно, — оживился Патриарх, — и об этом будет также поднят вопрос в ближайшем заседании Собора.
Через комнату прошел секретарь. Патриарх встал, как бы давая понять, что аудиенция кончена. Он видимо торопился. — Вы русский человек, — сказал он в заключение, — мне понятно, что вы должны разделять скорбное недоумение всех истинно-верующих. Но не падайте духом. Поверьте мне, что угар скоро пройдет, и уже проходит. Я знаю русский народ. Пусть в последние события некоторые рабочие и матросы вели себя кощунственно. Но вот же вам в смутные ноябрьские дни характерная черта: солдаты, громившие Кремль, подходили ко мне под благословение, когда я вышел на крыльцо во время обстрела. Все это наносное. Я был на позиции и знаю, как солдат слепо исполняет приказания начальства. Так было и здесь. Последние слова Патриарх говорил, любезно провожая меня к двери. Беседа была кончена. Я вторично подошел под благословение и опять на поцелуй его руки получил ответный поцелуй в голову. Выходя из патриарших покоев, я живо ощутил в душе своей веяние нового свежего чувства, чувства бодрой уверенности в близком торжестве Церкви. Пусть злоба и ненависть отравляют души; пусть рушатся одна за другой все основы общественности и государственности, — все сметенное и разбитое воспрянет и окрепнет вокруг Церкви. Она одна вынесет бестрепетно все удары врагов Христовых и устоит в этой страшной борьбе. «Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут». Вот последнее устройство человеческого общества, через Церковь, с верховным Главой ее — Христом.
23 января 1918 года.
 
Коровин 
Опубликовано: Фонарь. 1918. 29 января. No 14; Журнал Московской Патриархии. 2005. No 5