Обстоятельства не благоприятствовали большому стечению слушателей: в день доклада А. Ф. Ницы (16 октября) при разгроме солдатами 5-го милицейского участка поползли по городу зловещие слухи о могущем быть погроме домов «буржуев»; ружейные залпы заставили многих интересовавшихся докладом вернуться домой с полпути в епархиальное училище; в день же доклада М. Н. Котельникова (13 ноября) была такая сырая, пронизывающая погода и грязища, что с непроходимых окраин г. Уфы почти невозможно было добраться в темную ночь осеннюю до епархиального училища; да и устали все от бесконечных собраний и митингов. Однако более чуткие и просвещенные лица преодолели все препятствия, и обширный зал епархиального училища был почти полон. Слишком уж душно стало в атмосфере политической грызни и демагогии. Каждого порядочного человека прежде отталкивало от старых порядков пресмыкательство и заискиванье низких душонок, что вносило развращение в среду льстецов и лизоблюдов, равно кружило и одуряло слабые головы правителей. Теперь перед новыми распорядителями судеб России уже совсем забылось чувство меры, и самый дешевый «фимиам» курят перед ними до тошноты, поэтому естественно, что и теперь порядочного человека отталкивает такая одуряющая атмосфера заигрывания на животных инстинктах темной толпы, заставляет опять брезгливо отворачиваться, а у вдумчивых и дальновидных слушателей является потребность узнать во время всеобщей разрухи о трудах Священного Собора Церкви Российской. А. Ф. Ница приехал с Собора из Москвы измученный, больной. Но эта телесная слабость придала его задушевной беседе захватывающую сердечность, проникновенность и теплоту религиозного чувства. Тихо, очень тихо говорил он. Едва долетали до задних рядов слушателей его слова. Все слушали затаив дыхание. Временами наступала такая тишина, что, кажется, слышалось биение собственного сердца. Тихо, спокойно, мирно чувствовалось на собрании, как в храме за ранней обедней или за акафистом вечером во время бушующей на дворе бури. Порыв этой бури ворвался уже по окончании доклада, в виде перепугавшего всех ошибочного сообщения, что в городе погром. Но во время доклада было легко, хорошо на душе. А. Ф. Ница прежде всего установил истину, что все творческое, созидательное совершается тихо, незримо, без грохота и шума разрушения; поэтому не слышно и о Соборе. Затем докладчик остановился на сообщениях Собору представителей военного и морского духовенства. Оказывается, вылезшие отовсюду и приехавшие через Германию демагоги так использовали тяжелое положение нашего отечества, что А. Ф. [Ница] по своей чуткой деликатности весьма осторожно выбирал выражения для характеристики того страшного развала, который явился, когда была упразднена не только внешняя дисциплина — муштры, а главное — внутренняя дисциплина духа — религия. Тут автор брошюры «Класс против класса!» Цедербаум (Мартов) и другие скрывшиеся под русскими фамилиями интернациональные дельцы могут с величайшим удовольствием потирать руки… Под влиянием невероятной вражды социалистов профессор Титлинов сделал было своего рода донос на Собор через «Русское слово», сравнив идею патриаршества с монархизмом. А. Ф. [Ница] все-таки выражал надежду, что Собор рассеет это недоразумение и предубеждение. Еще более измученный и исстрадавшийся приехал из Москвы М. Н. Котельников. Он так был подавлен и потрясен ужасами взаимоистребления и разрушения при борьбе за власть Бронштейна (Троцкого) с Керенским, что с внешней стороны его доклад совсем не блистал красотой изложения, треском фраз и т. н. атрибутами митинговых ораторов, особенно из самоуверенных соучастников Бронштейна. Речь М. Н. [Котельникова] прерывалась длинными паузами, спазмы в горле и слезы на глазах мешали ему говорить. Возникали опасения, как бы у кого не прорвался плач…Однако нет худа без добра. Профессор Титлинов должен был напечатать в No 128 «Всероссийского церковно-общественного вестника» доклад Собору депутации, бывшей у Временного правительства, по вопросу о судьбе церковно-приходских школ и о преподавании Закона Божия в школах. Этот доклад произвел на г[осподина] Титлинова и его единомышленников такое впечатление, как ушат холодной воды. Лица же, не оглядывавшиеся влево, почувствовали, что порвались последние нити, связующие Церковь и государство; такой расхолаживающий прием у Керенского отбил охоту мерить на революционную мерку идею патриаршества. Разгром первопрестольной и ужасы братоубийственного кровопролития даже большевика-министра Луначарского заставили заявить: «Собор Василия Блаженного, Успенский собор разрушаются. Кремль, где собраны сейчас все важнейшие художественные сокровища Петрограда и Москвы, бомбардируются. Жертв тысячи. Борьба ожесточается до звериной злобы. Что еще будет? Куда идти дальше! Вынести этого я не могу. Моя мера переполнена. Остановить этот ужас я бессилен. Работать под гнетом этих мыслей, сводящих с ума, нельзя. Вот почему я выхожу в отставку из Совета народных комиссаров. Я сознаю всю тяжесть этого решения. Но я не могу больше». Тем сильнее поразила междоусобная бойня членов Собора. Чем более зверствовала одичалая банда внутри злополучной России, опьяненная коварными, льстивыми словами интернациональных вожаков, обещавших немедленный мир с немцами и безбожно-самодовольную сытость тела, тем теснее сближались члены Собора в пламенной молитве за избиваемых беззащитных обывателей, режущих, расстреливающих друг друга «товарищей». Под грохот орудий, трескотню пулеметов и винтовок, под рев и гиканье одичалых большевиков ускоренно совершалось великое и святое дело восстановления патриаршества, возглавление Православной Русской Церкви, создавалось внутренне-духовное объединение православно-русского населения при полном распаде государства и разложении «граждан». Сердца членов Собора рвались остановить кровопролитие, ослабить взаимную злобу между боровшимися за руководство Россией социалистами (большевиками и революционерами). И при этом самоотверженном миротворчестве члены Собора, шедшие с иконой и мощами, были встречены свистом, цинизмом и прочими бесчинствами одураченных солдат; этой внутренней грязи соответствовала и обстановка Революционного комитета в генерал-губернаторском доме, где руководители из русских уже не знали, что делать с этой развращенной лестью толпой, трусливой на фронте и беспощадной в тылу. До отъезда из Москвы М. Н. [Котельникова] никто из миротворцев-соборян не пострадал, хотя митрополит Платон, генерал Артамонов, епископ Нестор и многие другие почти не выходили из огня, старались смягчить страсти, разжигаемые какими-то закулисными личностями, не менее темными, чем Распутин. Среди соборян при окончательном решении спорного вопроса о патриаршестве главный противник его г[осподин] Титлинов заявил, что он подчиняется воле большинства и «ничто же вопреки глаголет». При страшном раздроблении русских на партии это единственное отрадное единомыслие, это единственная светлая путеводная звездочка…

Во время сообщения А. Ф. [Ницы] и М. Н. [Котельникова] перед умственным взором невольно вырисовывалась несчастная Россия в виде женщины-матери. По новому учению, вскружившиеся дети хотят упитать ее тело, придать ей необыкновенную физическую красоту. Но по какому-то злому року они, вместо холи ее тела, рвут его на части; кровь льется; оно при смерти. Но совершается такое чудо, какие были во времена гонений на христиан со стороны евреев и безбожников: чем безжалостнее терзались тогда тела великомучениц, тем ярче загорался в их глазах неземной свет, тем более крепла душа. Так воскресала на Соборе душа истерзанной интернациональными «благодетелями» Руси Святой. Радостную весть о пробуждении народной души несут во все уголки Русской Земли истинные избранники православно-русского народа, зажигают веру в ее лучшее светлое будущее.Сидя в ярко освещенном зале епархиального училища, хотелось громко, братски подать голос тем клирикам и мирянам, которые в одиночестве, среди дремучих лесов и необъятных полей Уфимской епархии, при диком гиканьи и улюлюканьи большевиков, падают духом: «Не бойтесь, только веруйте, страшная болезнь сия не к смерти, но к славе Божией!» Докладчики-миряне (директор гимназии и директор училища глухонемых) ознакомили уфимцев и с теми трудами Отделов, которые не прошли еще при них через общее собрание Собора: о приходе, положении Церкви в государстве, единоверии, духовно-учебных заведениях, объединении духовенства и проч. Но, по заявлению М. Н. [Котельникова], после расхолаживающего приема Керенским соборной депутации и полного отрицания большевиками министерства исповеданий, конечно, на казенное жалованье и надеяться нечего. Зато при сообщениях членов Собора начало чувствоваться то, что дороже соблазнительных 40 миллионов рублей, а именно: тот мозг России, который был далек от Церкви, теперь начинает искать спасения в возрождении церковно-приходской жизни. При таком отношении к приходу лучшей части интеллигенции будут не страшны никакие превратности судьбы. При бодром настроении скрасится и тернистая жизнь духовенства. Соборные вестники принесли радостную весть, что среди развалины императорской России осталась жива единая, святая Русь, сильная своим духом и сплоченностью. Горьким опытом убедятся солдаты, что «благодетелям» Бронштейну и Ко они были нужны в качестве пушечного мяса для захвата власти и разложения армии, и опять придется вместе со своими бедными пастырями трудами своих рук при помощи пчеловодства, садоводства и других отраслей сельского хозяйства обеспечивать свои семьи.Доклад М. Н. [Котельникова] закончился предложением председателя Правления Союза приходских советов г. Уфы А. М. Каминского послать приветствие от православных г. Уфы вновь избранному Патриарху, а, по предложению преосвященного Николая, протодиакон возгласил многолетие высокопреосвященнейшему Тихону. Торжественным пением «Многая лета» закончился доклад. Все спешили подписаться под приветствием, так как было уже около полуночи.

Священник А. Кулясов 

Опубликовано: Уфимские епархиальные ведомости. 1917. No 21/22. С. 571–575