Когда члены Всероссийского Церковного Собора съезжались в Москву, лишь у немногих было определенное мнение по вопросу о патриаршестве, а иные и сами не ожидали, что они станут вскоре горячими поборниками его восстановления. Бесспорно, нечто совершилось здесь, в самой атмосфере соборной: произошло новое духовное рождение, в недрах соборности церковной родилось патриаршество. Высказывалось много практических мотивов и за, и против него. Для одних зрелище всероссийского распила понуждало искать в нем новый единящий центр народный, обвеянный к тому же священным преданием славного прошлого; для других, наоборот, по тем же мотивам единоличный характер церковного предстоятельства возбуждал и церковные, и политические опасения. Первых патриаршество соблазняло, вторых отталкивало по мотивам практического и, можно сказать, оппортунистского характера. Однако такой оппортунизм (или, если употребить модное философское выражение, «психологизм») при обсуждении столь важного вопроса должен быть всячески избегаем. Решение вопроса о патриаршестве не может, конечно, зависеть от того, хотим ли мы его или не хотим, ибо, очевидно, мы не можем измыслить по своей воле патриаршества, если его не дано в предании и сознании церковном, как и не можем остановить нового рождения, если оно совершается. Иначе говоря, речь идет, прежде всего, о том, какова «онтология» патриаршества — в чем его природа? Некоторые ярые защитники его восстановления решали этот вопрос очень просто: патриаршество есть нормальный канонический строй Поместной Церкви, оно уже было в Русской Церкви и было насильственно устранено; поэтому оно должно быть восстановлено, не может не быть восстановлено, и речь идет только об этой автоматической реставрации. Что дело, однако, не стоит так просто, свидетельствует прежде всего живое соборное сознание, которое долго выбаливало и перебаливало это новое рождение, вместо простой исторической или канонической справки. С этой точки зрения пришлось бы, далее, признать весь сознательный период нашей Церкви, прославленный явлениями великих святых и составляющий для нас теперь исходную эпоху, не только «неканоническим», проще говоря, имеющим недостатки церковного устройства, но прямо нецерковным, «еретическим». Но это значило бы допустить катастрофический перерыв в жизни Русской Церкви, который явился бы непоправимым. Между тем, наш Синод, по каким бы там ни было мотивам, признан был восточными патриархами с ними равночестным и тоже «святейшим». И в этом смысле Русская Церковь, конечно, могла бы и теперь оставаться при синодальном строе, никакой необходимости восстановления патриаршества здесь нет, и речь может идти лишь об его возможности, которая становится действительностью только в творческом акте церковного соборного сознания. Восстанавливаемое патриаршество не есть только реставрация, но совершенно новый акт Русской Церк ви, хотя, конечно, она и действует здесь в согласии с древним преданием. <…> Теперь мы стоим на повороте, перед неведомым будущим и страшным настоящим. И вот в жизни Церкви, ранее, чем в жизни государства, началась работа положительного строительства, и в восстановлении патриаршества полагается одна из его основ. В отличие от Московской Руси, где патриаршество все-таки являлось лишним средством национального обособления, ныне для нас оно есть орган вселенского сознания Православной Церкви, каким не мог являться провинциальный коллегиум Синода. Патриарх есть церковная вершина, возвышающаяся над местной оградой, видящая другие вершины и видимая ими. Вместе с его появлением неизбежно возникает вопрос об его отношении с другими патриархами, следовательно, об организации власти и во всей Вселенской Церкви, о соотношении всех патриархий. <…> А важнее всего, конечно, стоит вопрос об основной болезни всего христианского мира — о разделении между Восточной и Западной Церковью, которое не может не вызывать непрестанной боли в христианском сердце. В европейской, а вместе и русской трагедии, развертывающейся перед нашими глазами, не осуществляется ли ныне то зло, которое было посеяно тысячу лет назад, в те недобрые дни, когда назревала последняя распря Константинопольского и Римского престолов? И если Провидению угодно, чтобы настал, наконец, исторический час, когда ощутится близость

чуда — нового мира во всей Вселенской Церкви, то мы должны быть готовы, чресла наши препоясаны и светильники горящи. Вот какие всемирно-исторические перспективы открываются с той вершины, на которой мы ныне находимся, вот какие думы навевает день торжественного настолования святейшего Патриарха всея России. В таком смысле приемлем мы совершающееся торжество.

С. Булгаков 

Опубликовано: Утро России. 1917. 23 ноября. No 268; Архангельские епархиальные ведомости. 1918. No 2.