Вы уехали ведь 28-го днем. После Вас мы неоднократно вспоминали о том, как Вы пробрались на вокзал, как попали в поезд и доехали ли. У нас же на Соборе еще 28-го служили под грохот выстрелов молебен в Соборной палате об умиротворении вражды. К вечеру 28-го числа выстрелы начались сильнее. Все члены Собора нервничали — ясно было, что и мы каждый час могли подвергнуться беспричинной осаде, расстрелу и проч. Может быть, большевики и не думали о нас, но нам так казалось. Когда наступило время спать, то большинство не могло совершенно заснуть, и вот здесь у нас благодаря члену Собора генералу Артамонову были предприняты некоторые меры к самоохране. Все члены Собора были разделены по десяти, и которые по 2 часа по десять человек несли охрану духовной семинарии внутри и снаружи, стояли на дворе, в саду, на лестницах, у ворот и пр. Через два часа происходила смена; тут, конечно, были пущены в ход и разводящие (что очень хорошо выполняли члены Собора из казаков), пароли и проч. чисто военные приемы. Например, было признано необходимым, чтобы имеющие сменить охрану через 2 часа спали в одежде, и один из охранников должен был за полчаса всех их разбудить и т. п. 31 октября бойня достигла своего апогея. Снаряды выбрасывались, очевидно, тяжелыми орудиями по направлению к Кремлю, рвались через каждые 5 минут, не говоря уже о пулеметных и орудийных выстрелах. По ночам члены Собора неоднократно собирались в семинарский храм и служили молебны о умиротворении страстей. Нервное напряжение также усилилось, чувствовалось, что необходимо принимать какие-то меры, и вот на заседании Собора решено было 1 ноября отправить в военный лагерь большевиков депутацию от Собора с целью употребить все возможные меры христианского воздействия на проливающих братскую кровь и тем прекратить кровавую борьбу. В состав депутации вошли митрополит Платон, архиеп[ископ] Димитрий Таврический, Нестор Камчатский, протоиер[ей] Бекаревич, священ[ник] Чернявский, крестьяне Зюзин и Уткин. 1 ноября у нас шло, по обыкновению, заседание. Депутация должна была отправиться с утра в лагерь большевиков. И действительно, как потом они докладывали Собору, в 8 или 9 часов утра во главе с митрополитом, кто с крестом, кто с иконами, отправлялись избранные члены Собора. Встречавшие их на улице, видимо, немного дивились, куда же они так идут? Скоро, однако, они дошли и до гнезда большевиков, здесь, конечно, их остановили и стали допытываться, куда и зачем они направляются? Митрополит объяснил цель их прибытия и просил проводить депутацию к главному распорядителю операции прапорщику С[оловьеву] (о нем было известно и Собору). Сначала не хотели пропустить их, но после настойчивой просьбы предложили пройти только одному митрополиту, а архиепископа и прочих членов оставили на месте среди солдат; пришлось согласиться и на такое предложение, и митрополита увели, а оставшиеся члены начали уговаривать солдат; сначала некоторые из них довольно дерзко и грубо выражались и относились к членам Собора вызывающе, но потом некоторые обнажали свои головы и молились при виде креста и св. икон. Заметив такое влияние членов Собора на психологию солдат, их руководители запретили членам Собора разговаривать с солдатами, причем пригрозили в противном случае стрельбою. Тем временем митрополита долго водили, избегая выстрелов, и наконец привели в б[ывший] ген[ерал]-губ[ернаторский] дом. Здесь в особой комнате митрополит нашел главного распорядителя боя прапорщика С[оловьева]. Он довольно грубо спросил: «Вам что?» Митрополит объяснил цель своего прихода, объяснил стремление и глубокое желание Собора напомнить братьям-христианам о том, что льют понапрасну кровь и пора опомниться. С[оловьев] молчал; тогда митрополит начал опускаться на колени с мольбою прекратить бойню, и тут-то не выдержал и он — лицо его (прап[орщика] С[оловьева]) передернулось, он быстро схватил митрополита за руки и не позволил ему стать на колени; потом усадил митрополита и — дал слово, что сегодня же стрельбу они прекратят. Потом так действительно большевики и поступили: со 2 ноября хотя и продолжали слышаться выстрелы, но то были уже отдельные выстрелы и не носили такого ужасного характера…Теперь я вернусь к заседанию Собора того дня. Дела идут своим чередом, но у меня, да, я думаю, у многих и других, все время вертелась одна мысль: что наши благополучно вернутся от большевиков или над ними произведут насилие. Так прошло 11, 11½ часов — а делегации нет. Вдруг около 12 дня отворяются двери в Соборную палату с левой стороны, и вся депутация торжественно и в полном благополучии вошла в палату. Вот была минута незабвенная: все встали, запели молитву, я не выдержал — слезы прошибли меня; заметно было такое явление не только со мною, но и со многими другими сочленами. По окончании молитвы депутация рассказала нам то, что я уже передал. Никогда не забуду я этой трудной, тяжелой, но в то же время трогательной картины, картины величия и силы христианства. По-моему, это было одно из славных дел нашего Собора. А вот и другой, по моему мнению, весьма интересный эпизод. С первых же дней большевистского восстания у нас из общежития пропал один член Собора из Бессарабии из мирян некто Фотеско, бывший учитель. Сначала думали, что он ушел куда-нибудь и, ввиду опасности быть подстреленным какой-либо пулей, отсиживается у кого-нибудь из знакомых. Но вот прошло 5, 6, 7 дней, а Фотеско нет. Наконец решили было принять какие-либо меры к выяснению его пропажи. Вдруг на 8-й день, к удивлению многих, Фотеско является. Посыпались вопросы: где был, как и что? Фотеско заявил, что он из большевистского плена, и поведал следующие подробности. «28 октября начались выстрелы; выстрелы были чаще и чаще. Когда в Соборной палате служили молебен об умиротворении страстей, выстрелы особенно сильно отдавались в палате; все это так приподняло меня, что я как бы перестал думать о себе; у меня была одна мысль: сидеть в палате при таких условиях нельзя, каждый должен что-то сделать. Не отдавая себе ясного отчета о том, что мог бы сделать, в частности, я, как-то невольно бросился в семинарское общежитие. Здесь в моей спальне был у меня небольшой образ, скопированный с образа Богоматери Васнецова; взял я этот образ в руки, без шапки бросился с ним в руках в то место, где, мне думалось, должен быть расположен лагерь большевиков. Я помню, на меня многие смотрели с недоумением, а некоторые снимали шляпы, шапки и крестились. Не знаю, долго ли я так шел, — видимо, я попал в область обстрела, — так как пули жужжали во всех направлениях. Скоро, конечно, меня схватили и стали допрашивать, как я, зачем пришел. Я рассказал, что состою членом Собора, что пришел с образом Богоматери в надежде на милость Ее. Недолго со мною разговаривали — объявили арестованным и под конвоем отправили в главный большевистский штаб, каковым, видимо, был Дом свободы, бывший ген[ерал]-губернат[орский] дом. Здесь меня снова допрашивали и снова я рассказал то же; тогда меня отправили в заключение. Местом моего заключения оказалась конюшня, здесь уже было много арестованных: офицеры, штатские, разная интеллигенция. Когда у меня заключенные увидели образ Богоматери, то все обрадовались и стали молиться. Предложено было образ повесить, но я сказал, что лучше было бы поставить его в ясли, имевшиеся в конюшне для корма, ибо Христос родился в пещере и был положен в ясли. Так все эти дни я и провел в конюшне. Здесь часто заключенные молились пред образом Богоматери, пели, беседовали на темы о значении веры и пр., вообще нужно сказать — образ Богоматери сильно сплотил заключенных, а молитвы и беседы действовали успокаивающим образом. На 7-й день после моего заключения я был подвергнут новому допросу, на котором также повторил прежние свои показания, причем один из участвовавших при допросе решительно заявил, что я совершенно ни в чем не повинен и что немедленно нужно меня отпустить. Действительно, мне сказали, что я с этого момента могу быть свободным, но что они ввиду позднего времени (около 9 часов вечера) не ручаются за безопасность мою в пути до семинарии. Тогда я уже сам решил дождаться утра, и вот, как видите, Богоматерь меня сохранила, и я снова с вами. Должен сказать правду, во время моего заключения, как со мною, так и с прочими заключенными, большевики были в своем обращении предупредительны, кормили аккуратно». Вот что было рассказано мне моим сочленом. Предоставляю каждому судить о значении изложенных фактов. Одно очевидно — милость Божия не покидает истинно верующих людей. О, если бы все обратились к Богу, то братоубийственной междоусобной войны сам народ не допустил бы.
Член Собора свящ[енник] Ф. Григорьев
Опубликовано: Самарские епархиальные ведомости. 1918. No 1. С. 25–30.
